Коваль рассказы для детей читать

Юрий Коваль – Про них (Рассказы)

Коваль рассказы для детей читать

Коваль Юрий Иосифович

Про них (Рассказы)

Юрий Иосифович Коваль

Про них

Рассказы

Для старшего дошкольного и младшего школьного возраста.

СОДЕРЖАНИЕ

Стеклянный пруд

Орехьевна

Дед, баба и Алёша

В берёзах

Букет

Тучка и галки

Бабочка

Снегири и коты

“Лес, лес! Возьми мою Глоть!”

Русачок-травник

Орион

Сирень и рябина

Пылшыкы

Шатало

Муравьиный царь

Снегодождь

Снеги белы

Солнце и снег

Черноельник

Ворона

Заячьи тропы

Прорубь

Шапка дяди Пантелея

Дождь в марте

Висячий мостик

Герасим Грачевник

Соловьи

Поздним вечером ранней весной

Медведица кая

Полёт

Озеро Киёво

Три сойки

Большой ночной павлиний глаз

Про них

СТЕКЛЯННЫЙ ПРУД

В деревне Власово, слыхал я, есть Стеклянный пруд. “Наверно, вода в нём очень прозрачная, – думал я. – Видны водоросли и головастики. Надо бы сходить, посмотреть”.

Собрался и пошёл в деревню Власово. Прихожу. Вижу: у самого пруда две бабки на лавочке сидят, рядом гуси пасутся. Заглянул в воду – мутная. Никакого стекла, ничего не видно.

– Что ж это, – говорю бабкам, – Стеклянный пруд, а вода – мутная.

– Как это так – мутная?! У нас, дяденька, вода в пруду сроду стёклышко.

– Где ж стёклышко? Чай с молоком.

– Не может быть, – говорят бабки и в пруд заглядывают. – Что такое, правда – мутная… Не знаем, дяденька, что случилось. Прозрачней нашего пруда на свете нет. Он ключами подземельными питается.

– Постой, – догадалась одна бабка, – да ведь лошади в нём сейчас купались, намутили воду. Ты потом приходи.

Я обошёл всю деревню Власово, вернулся, а в пруду три тракториста ныряют.

– Опоздал, опоздал! – кричат бабки. – Эти какое хошь стекло замутят, чище лошадей. Ты теперь рано утром приходи.

На другое утро к восходу солнца я пошёл в деревню Власово. Было ещё очень рано, над водой стелился туман, и не было никого на берегу. Пасмурно, как тёмное ламповое стекло, мерцал пруд сквозь клочья тумана.

А когда взошло солнце и туман рассеялся по берегам, просветлела вода в пруду. Сквозь толщу её, как через увеличительное стекло, я увидел песок на дне, по которому ползли тритоны.

А подальше от берега шевелились на дне пупырчатые водоросли, и за ними в густой глубине вспыхивали искры – маленькие караси. А уж совсем глубоко, на средине пруда, там, где дно превращалось в бездну, тускло вдруг блеснуло кривое медное блюдо. Это лениво повёртывался в воде зеркальный карп.

ОРЕХЬЕВНА

Издали этот дом мне показался серебряным.

Подошёл поближе – и серебро стало старым-старым деревом. Солнце и ветер, снега и дожди посеребрили деревянные стены, крышу и забор.

За забором ходила среди кур старушка и покрикивала:

– Цыба-цыба-цыба… Тюка-тюка-тюка…

– Хорошо-то как у вас, – сказал я, остановившись у забора.

– Что тут хорошего, аньдел мой? – сразу отозвалась старушка. – Лес да комары.

– Дом красивый, серебряный.

– Это когда-то он был красивый, сто лет назад.

– Неужели сто? А вам тогда сколько же?

– И не знаю, аньдел мой, не считаю. Но ста-то, верно, нету. Да ты заходи, посиди на стульчике, отдохни.

Я вошёл в калитку. Мне понравилось, как старушка назвала меня – “аньдел мой”.

Она тем временем вытащила на улицу и точно не стул, а стульчик, усадила меня, а сама не присела. Она то спускалась в сад, к курам, то подходила к забору и глядела вдаль, то возвращалась ко мне.

– Посиди, посиди… Цыба-цыба-цыба… Отдохни на стульчике… Отец-то мой, батюшка Орехий Орехьевич, этот дом сто лет назад построил. Вот тогда был дом золотой, а уж сейчас – серебряный… А больше нету ничего… комары да болота.

– Как звали вашего батюшку? – переспросил я.

– Орехий, так и звали – Орехий Орехьевич.

– А как же вас звать?

– А меня – Орехьевна… Ты посиди, посиди на стульчике, не спеши… Цыба-цыба-цыба… Тюка-тюка-тюка… А так ничего хорошего, аньдел мой, – лес да комары…

ДЕД, БАБА И АЛЁША

Заспорили дед да баба, на кого похож их внук.

Баба говорит:

– Алёша на меня похож. Такой же умный и хозяйственный.

Алёша говорит:

– Верно, верно, я весь в бабу.

Дед говорит:

– А по-моему, Алёша на меня похож. У него такие же глаза – красивые, чёрненькие. И наверно, у него такая же борода большая вырастет, когда Алёша и сам вырастет.

Алёше захотелось, чтоб у него выросла такая же борода, и он говорит:

– Верно, верно, я больше на деда похож.

Баба говорит:

– Какая борода большая вырастет, это ещё неизвестно. Но Алёша на меня куда сильнее похож. Он так же, как я, любит чай с мёдом, с пряниками, с вареньем и с ватрушками с творогом. А вот как раз самовар поспел. Сейчас посмотрим, на кого больше похож Алёша.

Алёша подумал немного и говорит:

– Пожалуй, я всё-таки сильно на бабу смахиваю.

Дед почесал в затылке и говорит:

– Чай с мёдом – это ещё не полное сходство. А вот Алёша точно так же, как я, любит лошадь запрягать, а потом на санках в лес кататься. Вот сейчас заложим санки да поедем в лес. Там, говорят, лоси объявились, сено из нашего стожка щиплют. Надо поглядеть.

Алёша подумал-подумал и говорит:

– Знаешь, деда, у меня так странно в жизни получается. Я полдня на бабу похож, а полдня – на тебя. Вот сейчас чаю попью и сразу на тебя похож буду.

И пока пил Алёша чай, он точно так же прикрывал глаза и отдувался, как бабушка, а уж когда мчались на санках в лес, точно так, как дед, кричал: “Но-ооо, милая! Давай! Давай!” – и щёлкал кнутом.

В БЕРЁЗАХ

Мокрый берёзовый лес. С голых веток стекают капли тумана, падают глухо на землю.

За тёмными берёзами я увидел рыжее пятно – и медленно, неслышно вышла на опушку оранжевая лошадь. Она была такая яркая, будто вобрала в себя всю силу осени.

Опавшие листья вздыхали под её шагами. Верхом на лошади сидел человек в ватнике, в сапогах.

Лошадь прошла мимо, скрылась в глубине леса, и я понял, что скоро зима…

Не знаю почему, эта встреча весь день не выходила у меня из головы. Я вспоминал оранжевую лошадь, уносящую в глубину леса остатки осени, и в конце концов стал даже сомневаться: да видел ли я её вообще? Или придумал?

Но человека в ватнике я, конечно, видел. Это был возчик Агафон, с которым мы каждый четверг паримся в бане.

БУКЕТ

Я вошёл в дом и застыл на пороге.

По полу разливалось молочное озеро. Вокруг него валялись осколки чашек, бутылка, ложки.

Читайте также:  Конспект занятия по нравственному воспитанию в старшей группе доу

– Кто тут?! Кто тут, чёрт подери?!

В комнате всё было вверх дном. Только букет стоял на столе, целый и невредимый. Среди разгрома он выглядел как-то нагловато.

Показалось, что это букет во всём виноват.

Заглянул под печку, заглянул на печку – ни на печке, ни под печкой, ни в шкафу, ни под столом никого не было. А под кроватью я нашёл бидон, из которого вытекал белоснежный ручеёк, превратившийся в озеро.

Источник: https://libking.ru/books/child-/children/29180-yuriy-koval-pro-nih-rasskazy.html

Читать онлайн «Шесть рассказов», автора Коваль Юрий Иосифович

Коваль Юрий Иосифович

Коваль Юрий Иосифович

Шесть рассказов

Юрий Коваль

Шесть рассказов

КАПИТАН КЛЮКВИН КАРТОФЕЛЬНАЯ СОБАКА ЧАЙНИК БЕЛОЗУБКА НОЖЕВИК НУЛЕВОЙ КЛАСС

КАПИТАН КЛЮКВИН

На Птичьем рынке за три рубля купил я себе клеста.

Это был клест-сосновик, с перьями кирпичного и клюквенного цвета, с клювом, скрещенным, как два кривых костяных ножа.

Лапы у него были белые — значит, сидел он в клетке давно. Таких птиц называют “сиделый”.

— Сиделый, сиделый,– уверял меня продавец.– С весны сидит.

А сейчас была уже холодная осень. Над Птичьим рынком стелился морозный пар и пахло керосином. Это продавцы трошиеаких рыбок обогревали аквариумы и банки керосиновыми дампами.

Дома я поставил клетку на окно, чтоб клест мог поглядеть на улицу, на мокрые крыши сокольнических домов и серые стены рюлвничного комбината имени Цюрупы.

Клест сидел на своей жердочке торжественно и гордо, как командир на коне.

Я бросил в клетку семечко подсолнуха.

Командир соскочил с жердочки, взмахнул клювом — семечко разлетелось на две половинки. А командир снова взлетел на авоего деревянного коня, пришпорил и замер, глядя вдаль.

Какой удивительный у него клюв — крестообразный. Верхняя часть клюва загнута вниз, а нижняя вверх. Получается чтото вроде буквы Х. Этой буквой Х клест лихо хватает подсолнух -трах! — шелуха в стороны.

Надо было придумать клесту имя. Мне хотелось, чтоб в киени был отмечен и его командирский нрав, и крепкий клюв, и красный цвет оперения.

Нашлось только одно слово, в котором есть и клюв и красаый цвет,– к л ю к в а.

Нодходящее слово. Жаль только, нет в клюкве ничего кемандирского. Я далго прикидывал так и эдак и назвал илеста -Капитан Клюквин.

Всю ночь за окном слышен был дождь и ветер.

Капитан Клюквин спал неспокойно, встряхивался, будто ебрасывал с перьев капли дождя.

Его настроение передалось мне, и я тоже спал неважно, но проснулся все же пораньше, чтобы послушать утреннюю песню Каиитана.

Рассвело. Солнечное пятно еле наметилось в пасмурных облаках, низко бегущих над крышей мелькомбината.

“Цык…” — услышал я.

Потом еще:

“Цык, цык…”

“Убогая песня,– думал я.– “Цык” — и все. Маловато”.

Почистив перья, Капитан Клюквин снова начал цыкать. Вначале медленно и тихо, но после разогнался и кончил увесисто и сочно: “Цок!”

Новое колено в песне меня порадовало, но Капитан замолчал. Видно, он пережидал, выдерживал паузу, прислушивался к песне, которая, так сказать, зрела у него в груди.

Впрочем, и настоящие певцы-солисты не сразу начинают кричать со сцены. Настоящий солист-вокалист постоит немного, помолчит, прислушается к песне, которая зреет в груди, и только потом уж грянет: “Люблю я макароны! ..”

Капитан помолчал, поглядел задумчиво в окно и запел. Песня началась глухо, незаметно. Послышался тихий и печальный звук, что-то вроде “тиуууу-лиуууу”. Звук этот сменился задорным посвистом. А после зазвенели колокольчики, словно от жаворонка, трели и рулады, как у певчего дрозда. Капитан Клюквин был, оказывается, настоящий певец, со своей собственной пеcней.

Все утро слушал я песню клеста, а потом покормил его подсолнухами, давлеными кедровыми орехами и коноплей.

Пасмурная осень тянулась долго. Солнечных дней выпадало немного, и в комнате было тускло. Только огненный Капитан Клюквин веселил глаз.

Красный цвет горел на его перьях. А некоторые были оторочены оранжевым, напоминали осенние листья. На спине цвет перьев вдруг становился зеленый, лесной, моховой.

И характер у Капитана был веселый. Целый день прыгал он по клетке, расшатывал клювом железные прутья или выламывал дверцу. Но больше всего он любил долбить еловые шишки.

Зажав в когтях шишку, он вонзал клюв под каждую чешуинку и доставал оттуда смоляное семечко. Гладкая, оплывшая смолой шишка становилась похожей на растрепанного воробья. Скоро от нее оставалась одна кочерыжка. Но и кочерыжку Капитан долбил до тех пор, нока не превращал в щепки.

Прикончив все шишки, Капитан принимался долбить бузинную жердочку — своего деревянного коня. Яростно цокая, он смело рубил сук, на котором сидел.

Мне захотелось, чтоб Клюквин научился брать семечки из рук. Я взял семечко и просунул его в клетку. Клюквин сразу понял, в чем дело, и отвернулся.

Тогда я сунул семечко в рот и, звонко цокнув, разгрыз его. Удивительно посмотрел на меня Капитан Клюквин. Во взгляде его были и печаль, и досада, и легкое презрение ко мне. “Мне от вас ничего не надо”,– говорил его взгляд.

Да, Капитан Клюквин имел гордый характер, и я не стал с ним спорить, сдался, бросил семечко в кормушку. Клест мигом разгрыз его.

— А теперь еще,– сказал я и просу-нул в клетку новое семечко.

Капитан Клюквин цокнул, вытянул шею и вдруг схватил семечко.

С тех пор каждый день после утренней песни я кормил его семечками с руки.

Осень между тем сменилась плохонькой зимой. Ьа улице бывал то дождь, то снег, и только в феврале начались мсрозы. Крыша мелькомбината наконец-таки покрылась снегом.

Кривоклювый Капитан пел целыми днями, и песня его звучала сочно и сильно.

Один раз я случайно оставил клетку открытой.

Капитан сразу вылез из нее и вскарабкался на крышч клетки. С минуту он подбадривал себя песней, а потом решился лететь. Пролетев по комнате, он опустился на стеклянную крышку аквариума и стал разглядывать, чго там делается внутри, за стеклом.

Там под светом рефлектора раскинулись тропические водоросли, а между ними плавали королевские тетры — темные рыбхи, рассеченные золотой полосой.

Подводный мир заворожил клеста. Радостно цокнув, он долбанул в стекло кривым клювом. Вздрогнули королевские тетры, а клест полетел к окну.

Он ударился головой о стекло и, ошеломленный, упал вниз, на крышу клетки…

В феврале я купил себе гитару и стал разыгрывать пьесы старинных итальянских композиторов. Чаще всего я играл пятый этюд Джульяни.

Этот этюд играют все начинающие гитаристы. Когда его играешь быстро, звуки сливаются, и выходит — вроде ручеек журчит.

У меня ручейка не получалось, вернее, тек он слишком уж медленно, но все-таки дотекал до заключительного аккорда.

Капитан Клюквин отнесся к моей игре с большим вниманием. Звуки гитары его потрясли. Он даже бросил петь и только изредка восхищенно цокал.

Но скоро он перешел в наступление. Как только я брал гитару, Клюквин начинал свистеть, стараясь меня заглушить.

Читайте также:  Конспект урока литературного чтения «школа россии», 2 класс. фет «ласточки пропали...»

Я злился и швырял в клеста пустыми шишками или загонял его в клетку, а клетку накрывал пиджаком. Но и оттуда доносилось зловещее цыканье Капитана.

Когда я выучил этюд и стал играть его получше, Клюквин успокоился. Он пел теперь тише, приноравливаясь к гитаре.

До этого мне казалось, что клест поет бестолково и только мешает, но, прислушавшись, я понял, что Капитан Клюквин украшаег мою игру таинственными, хвойными, лесными звуками.

Конечно, выглядело все это не так уж прекрасно — корявая игра на гитаре сопровождалась кривоносым пением, но я пришел в восторг и мечтал уже выступить с Капитаном в Центральном Доме детей железнодорожников.

Теперь ручеек потек более уверенно, и Капитан Клюквин добавлял в него свежую струю.

Он не любил повторяться и всякий раз пел новую песню. Иногда она бывала звонкой и радостной, иногда — печальной.

А я по-прежнему пилил одно и то же.

Каждый день перед заходом солнца Капитан вылетал из клетки, усаживался на аквариум и, пока я настраивал гитару, легонько цокал, прочищая горло.

Солнце постепенно уходило, пряталось за мелькомбинатом, и в комнате становилось сумеречно, только светился аквариум. В сумерках Клюквин пел особенно хорошо, душевно.

Мне нравились наши гитарные вечера, но хотелось, чтоб клест сидел ко мне поближе, не на аквариуме, а на грифе гитары.

Как-то после утренней песни я не стал его кормить. Капитан Клюквин вылетел из клетки, обшарил шкаф и письменный стол, но не нашел даже пустой ольховой шишечки. Голодный и злой, он попил из аквариума и вдруг почувствовал запах смоли.

На гитаре, что висела на стене, за ночь выросла шишка, как раз на грифе, на том месте, где находятся колки для натягивания струн. Шишка была свежая, от нее крепко пахло смолой.

Капитан взлетел и, вцепившись в шишку когтями, стал отдирать ее от грифа. Однако шишка — хе-хе! — была прикручена проволокой. Пришлось долбить ее на месте.

Подождав, пока клест хорошенько вработается, я стал осторожно снимать с гвоздя гитару.

Капитан зарычал на меня.

Отделив гитару от стены, я плавно повлек ее по комнате и через минуту сидел на диване. Гитара была в руках, а на грифе трещал шишкой Капитан Клюквин.

Левая рука моя медленно поползла по грифу, все ближе подбираясь к шишке. Капитан сердито цокнул, подскочил ко второму ладу и ущипнул меня за палец. Раздраженно помахав крыльями, он пошел пешком по грифу доколупывать свою шишку.

Ласково взял я первую ноту — задребезжала шишка, а клест подпрыгнул и зацокал громко и радостно, как лошадь копытами по мостовой.

Оканчивался месяц март.

С крыши мелькомбината свешивались крупные сосульки, облепленные мукой.

В хорошую погоду я выставлял клетку на балкон, и Капитан Клюквин весь день дышал свежим воздухом, пел, клевал снег и сосульки.

На звук его голоса залетали синицы-московки. Они клевали коноплю и сало в кормушках, пересвистываясь с Капитаном.

Иногда синицы садились на крышу клетки и начинали дразнить клеста, сыпали на него снег и тинькали в самое ухо.

Клюквин реагировал на синиц по-капитански. Он воинственно цокал, стараясь ухватить московку за ногу.

Источник: https://knigogid.ru/books/214601-shest-rasskazov/toread

Коваль Юрий Иосифович

КОВАЛЬ ЮРИЙ ИОСИФОВИЧ (1938–1995), русский писатель. Родился 9 февраля 1938 в Москве.

По окончании Московского государственного педагогического института (1960) с дипломом учителя русского языка и литературы, истории и рисования работал в сельской школе в Татарии. Во время учебы в институте увлекся искусством фрески, мозаики, скульптуры.

Занимался также рисунком и живописью. Подружился со многими деятелями искусства, в числе которых были поэт и бард Ю.Ким, будущий театральный режиссер П.Фоменко и др.

В начале 1960-х годов Коваль начал публиковать произведения для детей. Наиболее известными из них станут Приключения Васи Куролесова (1974), Кепка с карасями (1974), Недопесок (1975), Пять похищенных монахов (1977), Полынные сказки (1987).

Во взгляде автора на мир чувствовалась чистота и непосредственность, поэтому созданные им герои – Вася Куролесов, песец Наполеон Третий, картофельная собака Тузик и др. – были любимы детьми. Увлекательные сюжеты (например, Приключения Васи Куролесова написаны в жанре детектива для детей) усиливали интерес маленьких читателей к произведениям Коваля.

Писатель был награжден дипломом А.Гайдара (1983), стал лауреатом Всесоюзного конкурса на лучшее произведение для детей (1987).

Вернувшись из Татарии в Москву, Коваль интенсивно работал как профессиональный художник и писатель. При жизни было опубликовано около 30 его книг, в основном детских или, как Листобой (1972) и Самая легкая лодка в мире (1984), предназначенных в равной мере маленьким и взрослым читателям.

Коваль подолгу жил в деревне Чистый Дор, описанной во многих его рассказах, и на Цыпиной Горе близ Ферапонтова монастыря (Вологодская обл.).

Одним из любимых его жанров стали прозаические миниатюры – как правило, рассказывающие о животных, о явлениях природы и деревенских жителях – дедушке Зуе, Пантелевне и др. Многие из этих миниатюр вошли в книгу АУА, увидевшую свет после смерти писателя.

Объясняя необычное название, Коваль писал: «Возможно, в этом слове есть и крик заблудившегося, и ответ успокаивающий, и плач ребенка, и возглас боли, и даже Агентство Улетающих Арбузов. А может, нет ничего, так – белиберда, пустяк».

Произведения, написанные Ковалем для взрослых, были менее известны читателям. После смерти Коваля был опубликован роман Суер-Выер (1996), над которым он работал в последние годы жизни (в 1996 роман отмечен премией «Странник» Международного конгресса писателей-фантастов).

Произведения Коваля переведены на все европейские, а также на японский и китайский языки.

Умер Коваль в Москве 2 августа 1995.

Источник: https://vogelz.ru/rasskazy/koval-yu-i

Юрий Коваль

Годы жизни: 9 февраля 1938 — 2 августа 1995 г.

С конца 80-х годов Юрий Коваль вёл в редакции семинар для начинающих авторов. На видео отрывки семинара, состоявшегося 25 мая 1995 года. Запись предоставлена Алексеем Внуковым.

Читайте статью о вручении премии им. Ю. Коваля.

Презентация о творчестве писателя.

О, какой был незабываемый праздник, когда писатель Юрий Коваль получил международный диплом Ганса Христиана Андерсена. Ведь подобный приз вручают только самым лучшим детским писателям планеты.

А Юрий Коваль и есть – лучший.

Это было ясно как апельсин задолго до премии, а теперь, спустя годы, мы окончательно осознали – что рядом с нами жил Мастер, одаривший мир удивительными книгами.

Именно целый мир – поскольку его книги переведены на английский, немецкий, французский языки, даже на китайский и японский.

На празднике Юрий Коваль сидел во главе стола посреди огромной планеты, которую он так любил – со всеми её морями и землями, деревьями и травами, зверями и птицами, жуками и гусеницами – в пиджаке благородного мышиного цвета.

Говорят, что этот пиджак цвета всё-таки снеговой тучи Юрий Коваль заказал одному портному из Торжка специально по такому торжественному случаю.

– А сидел я, Марина, – исправил бы меня достойный Юрий Иосифович, – не просто «посреди планеты с её деревьями и травами, зверями и птицами».

Сколько можно тебя учить? А посреди планеты с её грибами рыжиками, мать-мачехой, Иван-чаем, шиповником, медуницей, подснежниками, клевером и кашкой, жабником и ромашкой, черёмухой, вербой, рябиной и помидорами, тёмными глыбами лошадей, весенним небом, наполненным скворцами, грачами, жаворонками и пухом одуванчика, летящего над дорогой…

Однажды Юрий Коваль показал мне монокулярчик – ну, что-то вроде одноглазого бинокля. Ему его подарили на день рождения. Красненький такой, изогнутой формы, на кожаном ремешке. В одну сторону повернешь – всё вверх ногами. В другую – нормально. И в то же самое время – ненормально! Особый вид открывается, не совсем тот, что был перед глазами.

Читайте также:  Конспект нод в подготовительной группе на тему: первобытные люди

К примеру, вместо сидящего на табуретке писателя, я увидела густые леса любимой им Вологодской области, в чёрном небе горело созвездие Орион, а сам Юрий Коваль – пробирается нехожеными тропами, окружённый героями своих книг.

Над ним летел клёст-сосновик, купленный Ковалём на Птичьем рынке за три рубля – с перьями кирпичного и клюквенного цвета, с клювом, скрещенным, как два костяных ножа, – певец Капитан Клюквин со своей собственной песней, которая рвалась у него из груди. Рядом бежала картофельная собака Тузик.

( «Дядь! – кричали издали ребятишки, когда я прогуливался с Тузиком. – А почему она картофельная?“ В ответ я доставал картофелину и кидал Тузику. Он ловко, как жонглёр, ловил её на лету и мигом разгрызал. Крахмальный сок струился по его кавалерийским усам»).

Впереди мчался на Северный полюс, увлекая за собой всю компанию, сбежавший со зверофермы песец – герой повести Коваля «Недопёсок Наполеон Третий». И какие-то близкие хриплые голоса – абсолютно неизвестно чьи – звали и кричали издалека:

– Юра, Юра, про нас напиши!..

Мне хотелось тоже отправиться в путь с этой умопомрачительной компанией, вступить в мир, полный таинственности, поражающий своими названиями. И я поняла, как это сделать! Надо взять и прочитать книгу Юрия Коваля. Причём любую: «Чистый Дор», «Листобой», «Кепка с карасями», «Пять похищенных монахов», «Пограничный пёс Алый», повести про Васю Куролесова – гения милицейского сыска…

И тогда мир Коваля станет и вашим миром, а это – поверьте мне, настоящее приключение!

Марина МОСКВИНА, писатель

Рассказы Юрия Коваля из 5 выпуска журнала «Мурзилка» 1990 года — «Пантелеевы лепёшки» и «Висячий мостик».

Пантелеевы лепёшки

Прошлую ночь ночевали мы у деда Пантелея.

Давно, лет пятьдесят назад, срубил он в тайге дом и живет в нём один.

Добрались мы до Пантелея поздно ночью. Он обрадовался гостям, поста­вил самовар.

Долго мы сидели за столом, разго­варивали, пели песни. Пантелей больше молчал и всё вглядывался, какие они, городские-то люди. Чудными казались ему наши разговоры и песни, привезён­ные из города. Одна песня понравилась ему: «На улице дождь, дождь…»

Утром мы встали пораньше, затемно, а дед уже поднялся. Я заглянул к нему за перегородку. Там на столе горела свеча, и при свете её дедушка Пантелей месил тесто. Видно, собрался печь хлеб.

Взошло солнце. Мы стали собираться в дорогу и на прощанье решили сфотог­рафировать Пантелея.

— Вы, дедушка, снимите шапку — чего в шапке фотографироваться.

— Зачем её снимать? Она ведь голо­ву греет.

— Ну ладно, тогда возьмите в руки сеть, будто вы её чините.

Шапку Пантелей снимать не стал, а сеть взял в руки, покачивая головой и улыбаясь затеям городского человека.

Потом он сходил в дом и вынес что-то завёрнутое в тряпицу. Свёрток был го­рячий. Я развернул его и увидел тон­кие лепёшки из ржаной муки.

— Возьми,— сказал Пантелей.— На дорогу.

Когда мы перевалили гору Чувал и остановились передохнуть, я достал из мешка Пантелеевы лепёшки. Они вы­сохли и покрошились. Мы стали есть их, размачивая в ручье.

Ни соли, ни сладости не было в Панте­леевых лепёшках. Они были пресными как вода.

Я удивлялся: что за странные лепёш­ки, почему в них нет вкуса. Потом по­нял, что вкус есть, только уж очень про­стой. Такие лепёшки может, наверно, испечь только одинокий старик, живу­щий в тайге.

Висячий мостик

Неподалёку от деревни Лужки есть висячий мостик.

Он висит над речкой Истрой, и, когда идёшь по нему, мостик качается, зами­рает сердце и думаешь — вот улетишь!

А Истра внизу беспокойно течёт и вроде подталкивает: хочешь лететь — лети! Сойдёшь потом на берег, и ноги, как каменные, неохотно идут, недо­вольны, что вместо полёта опять им в землю тыкаться.

Вот приехал я раз в деревню Лужки и сразу пошёл на мостик.

А тут ветер поднялся. Заскрипел ви­сячий мостик, закачался. Закружилась у меня голова, и захотелось подпрыгнуть, и я вдруг подпрыгнул и — показа­лось — взлетел.

Далёкие я увидел поля, великие ле­са за полянами, и речка Истра разрезала леса и поля излучинами — полуме­сяцами, чертила по земле быстрые узо­ры. Захотелось по узорам полететь к великим лесам, но тут послышалось: — Эй!

По мостику шёл какой-то старик с палкой в руке.

— Ты чего тут прыгаешь?

— Летаю.

— Тоже мне жаворонок! Толстоно­сый! Совсем наш мост расшатали, то­го гляди оборвётся. Иди, иди, на берегу прыгай!

И он погрозил папкой.

Сошёл я с мостика на берег.

«Ладно,— думаю,— не всё мне пры­гать да летать. Надо и приземляться иногда“.

В тот день я долго гулял по берегу Истры и вспоминал зачем-то своих дру­зей. Вспомнил и Лёву, и Наташу, вспомнил маму и брата Борю, а ещё вспом­нил Орехьевну.

Приехал домой, на столе — письмо. Орехьевна мне пишет: Я бы к тебе прилетела на крылышках. Да нет крыльев у меня».

Рассказы из 2 выпуска журнала «Мурзилка» 2003 года — «Орехьевна», «Черноельник».

Орехьевна

Издали этот дом мне показался серебряным.

Подошёл поближе — и серебро стало старым-старым деревом. Солнце и ветер, снега и дожди посеребрили деревянные стены, крышу и забор.

За забором ходила среди кур старушка и покрикивала:

— Цыба-цыба-цыба… Тюка-тюка-тюка…

— Хорошо-то как у вас, — сказал я, остановившись у забора.

— Что тут хорошего, аньдел мой? — сразу отозвалась старушка. — Лес да комары.

— Дом красивый, серебряный.

— Это когда-то он был красивый, сто лет назад.

— Неужели сто? А вам тогда сколько же?

— И не знаю, аньдел мой, не считаю. Но ста-то, верно, нету. Да ты заходи, посиди на стульчике, отдохни.

Я вошёл в калитку. Мне понравилось, как старушка назвала меня — «аньдел мой».

Она тем временем вытащила на улицу и точно не стул, а стульчик, усадила меня, а сама не присела.

Она то спускалась в сад, к курам, то подходила к забору I и глядела вдаль, то возвращалась ко мне.

— Посиди, посиди… Цыба-цыба-цыба… Отдохни

на стульчике… Отец-то мой, батюшка Орехий Орехьевич, этот дом сто лет назад построил. Вот тогда был дом золотой, а уж сейчас — серебряный… А больше нету ничего… комары да болота.

— Как звали вашего батюшку? — переспросил я.

— Орехий, так и звали — Орехий Орехьевич.

— А как же вас звать?

— А меня — Орехьевна… Ты посиди, посиди на стульчике, не спеши… Цыба-цыба-цыба… Тюка-тюка-тюка… А ак ничего хорошего, аньдел мой, — лес да комары…

Черноельник

Скрытые от глаз, в глубине леса прячутся чёрные ёлки.

Если случайный человек забредёт в чёрноельник, он и не заметит, куда попал. Вроде бы все ёлки зелёные, а они-то — черны.

Точно так получается и с берёзами. Люди давно привыкли, что берёзы белы, и не замечают, что среди них много розовых.

Глубокой зимою, в оттепель, наткнулся я на чёрные ёлки. Ветки их были завалены снегом, и я не сразу понял, что они черны. И вдруг увидел, как зияет под снежными шапками странная чернота.

Стало как-то не по себе.

Я и раньше слыхал про чёрные ёлки, но думал, это так — болтовня.

Огляделся.

Чёрных ёлок было немного. Они стояли поодаль друг от друга и всё-таки окружали меня кольцом. Тут стало совсем неприятно, что ёлки кольцом, а я — в середине.

«Окружают, — подумал я. — Сейчас двинутся, и мне — конец».

Но ёлки не двигались. И ничто не двигалось, не шевелилось в глубоком зимнем лесу.

Тронул я чёрную ветку, и тут же обрушилась на меня с макушки снежная лавина, завалила снегом, снег набился за воротник.

— Ладно, ладно, — сказал я. — Не буду я вас трогать, не буду.

В руке у меня остались три еловых иголочки. Они были чёрные как уголь, а пахло от них обычной зелёной смолой. Я спрятал их в спичечный коробок.

Присел на пенёк, посидел, посмотрел.

Лес был завален снегом, но здесь, в черноельнике, было особенно глухо и темно. Совсем мало дневного света проникало в эту глухомань, а ёлки вбирали в себя свет, прятали под ветки, прижимали к стволам.

— Ну вот, — сказал я Орехьевне, вернувшись домой. — Видел чёрные ёлки. Три еловых иголочки принёс.

— А Дедку-то видел?

— Какого Дедку?

— Ну как же. Там, в глубине леса, стоят кольцом чёрные ёлки, а посредине Чёрный Дедко сидит. Там прячутся самые черные силы, таятся под ёлочками. Как же ты Дедку-то не видел?

— И не знаю как.

— Да ты вспомни. На пенёчке не Дедко ли сидел?

— На пенёчке я сам сидел.

— Ну-ну, — сказала Орехьевна и внимательно оглядела меня, — ты вроде пока не Дедко. Только глаз у тебя темноват. Смотри уж — не сглазь никого.

— Да что ты, что ты, — заволновался я. — Не буду.

— Тогда брось эти иголки в огонь. Я достал чёрные еловые иголочки и бросил их в печку. Они скрючились, вспыхнули и сгорели.

Источник: https://murzilka.org/izba-chitalnya/stikhi-i-rasskazy/jurijj-koval/

Ссылка на основную публикацию