Дорогие воспоминания о тех, кого нет рядом
Димитриевская родительская суббота выпадает на 5 ноября. В этот день мы молимся об усопших родных, вспоминаем их… Разные люди поделились с редакцией «Фомы» своими самыми дорогими воспоминаниями о близких, которых уже нет.
Оперная певица Любовь Казарновская о своей маме, филологе Лидии Александровне Когда мамы не стало, для меня это был тяжелый удар, как будто вымыли что-то из меня. Я даже не хотела петь: мама была «свидетелем умиленным» всех моих премьер, всех моих спектаклей, видела, как я готовилась к новым ролям.
Лидия Александровна, мама Любови Казарновской Когда я вспоминала все это, меня начинали душить слезы, и петь не получалось. Сил не осталось, только полное опустошение. Только благодаря мужу и моей пианистке Любови Анатольевне Аксеновой я смогла преодолеть себя и вернуться в профессию.
Мама была удивительным человеком, очень позитивным, ярким, открытым, ее называли душой компании. Она, филолог по образованию, ученица Виктора Владимировича Виноградова, блестяще владела русским языком. Вспоминаю мамины лекции, на которых я не раз бывала. Она никогда не читала по бумажке, всегда блистательно владела материалом, цитировала наизусть.
Прекрасно играла на рояле, пела романсы. Мама была вдохновительницей домашних вечеров, куда приходило много народу. С ее подачи мы с сестрой показывали какие-то сценки, пели, читали стихи. Мама в чем-то была человеком разумным и опытным, знала жизнь, а в чем-то была большим ребенком, в самом хорошем смысле.
Однажды мама позвонила в поликлинику и спросила, когда принимает такой-то врач? Ей объяснили, что по улице Шевченко тех, кто живет в четных домах — утром, в нечетных — вечером. «А у нас дом один дробь два. Как быть?» — и в этом вся мама…
Галина Соколова, матушка покойного протоиерея Федора Соколова, о своих родителях
Моя мама всегда меня учила добру. У нас была большая семья — только детей было 10 человек, жили мы бедно. Но мама всегда делилась даже последним. Бывало, зарежем свинью, мама отрежет кусок сала или мяса и говорит мне: «Неси таким-то людям, они беднее нас, им нужно помогать». Это была слепая пара, которая жила у нас в деревне, в Белоруссии.
Мама учила делиться тем, что у тебя есть. Наш дом был всегда открыт — почти каждый вечер к нам приходили гости или соседи, и мама их угощала. Воспоминания о родителях у меня всегда связаны с добрым отношением к людям. Это был живой пример для подражания, личный пример для детей. Мама всегда говорила, что с соседями нужно жить в мире.
Никто ни одного раза с ней не поссорился в округе. Бывало так: в своем огороде мы заканчиваем работу, и, если мама видела, что у соседей еще не все сделано, она посылала нас помочь.
Вера Андреевна и Филипп Минович, родители матушки Галины Соколовой Папу уважали все мужчины деревни.
Всегда приходили к нему за советом по разным хозяйским вопросам. Мужики любили вечером собраться возле магазина, поговорить или выпить. Отец же выходил к ним только один раз в году — на Пасху. И то только для того, чтобы побить крашеные яйца и всех поздравить.
И когда он появлялся, все мужчины снимали перед ним головные уборы и только тогда с ним здоровались. Отец никогда не сидел без дела и все время занимался собственным хозяйством, с которого мы и кормились, его за это очень уважали.
Когда отца отпевал покойный протоиерей Федор Соколов, то сказал о нем так: «Он сполна исполнил заповедь Господа в поте лица своего добывать хлеб».
Писатель Дмитрий Емец о своем отце, Александре Ивановиче Емце, радиоинженере, позднее — издателе музыкальных программ
Воспоминания о папе у меня противоречивые. В раннем детстве я больше тянулся к маме и, даже еще точнее, к маме и бабушке. Папа был огромный, громкий (чемпион республики по классической борьбе и штанге), вечно на работе, вечно полный проектов.
Ему ничего не стоило, например, сорваться со всей семьей на Камчатку, поработать там лет десять, а потом с Камчатки перенестись в Москву. Даже на выходных папу разрывала жажда деятельности. Энергии в нем было как в реакторе. Он вставал в пять утра, готовил на два дня множество еды.
Маму, а она человек творческий, писатель, журналист и редактор, папа держал вдали от быта. Хотя, признаться, из всех предметов на кухне она уважала только чайник. В основном стучала на печатной машинке, сдавая материалы в горящие номера. И я этому всегда завидовал. Никаких уроков — сидишь себе, печатаешь. Даже ночами помню стук машинки.
Приготовив еду, папа начинал требовать, чтобы мы убирали квартиру, выносили половики выбивать, пылесосили ковры. Это были ужас и пытка. В выходные! С утра! Когда все это заканчивалось, папа тащил меня на лыжах в лес, или в бассейн, или в спортивный зал. А мне хотелось сидеть в углу и запойно читать.
Я прочитывал по 300 страниц в день, и все остальное было мне неинтересно. И еще папа был требовательный. Например, пытался объяснять мне математику и ужасно злился, что я не понимаю. И я чувствовал, что вот сейчас подзатыльник прилетит, и совсем тупел. В общем, от папы мне было в детстве одно беспокойство.
В подростковые годы я очень доводил папу своими фокусами и всякими мордами лица. Помню, когда мне было лет шестнадцать, я продемонстрировал какое-то особенное презрение, и он стукнул меня по спине палкой колбасы. Не то чтобы как-то ужасно, но запомнилось потому, что было комично.
Александр Иванович с сыном Дмитрием В общем, в детстве я не чувствовал, что мой папа — сокровище. Он от меня всегда чего-то хотел и всегда был недоволен моими успехами. Ему все время хотелось что-то еще в меня впихнуть в плане знаний, спорта, жизненных качеств. А когда я вырос, я заново открыл для себя папу.
Когда изменился угол зрения, я понял, что мой папа такой, что просто лучше нет. Надежный, без охов и ахов, быстро понимает, дает отличные советы. С любой проблемой я обращался к нему. Он всегда мне помогал, одевал, кормил, поддерживал материально, когда я учился в университете и аспирантуре и даже когда у меня были уже первые дети, а мои книги еще продавались плохо.
То уважение, которое он испытывал к маминой печатной машинке, ее рассказам и рукописям, перенеслось на мой компьютер и те буквы, которые в нем возникают. И он меня поддерживал очень сильно, так что я мог только работать и не отвлекаться ни на что постороннее.
При этом он никогда не читал ни мамины тексты, ни мои — он был практик, но уважение к творчеству было таким огромным, что оно тебя точно на крыльях несло. Еще папа был прекрасным терпеливым дедом. Восхищался всем подряд, чуть ли не детскими соплями, только очень пугался полных памперсов. Но ребенку к третьему и это преодолел.
Многодетности нашей чуть пугался, но после четвертого ребенка уже не протестовал, а только головой качал, и ему интересно уже даже было, кто будет дальше. «Ну-ну, — говорил он. — Ну-ну… не думаете остановиться? Ну-ну!» А когда папы не стало — он умер два года назад — я понял, что отец был точно полом в доме, на котором все держалось.
Убери пол — и все обвалится в одну секунду. И мебель, и стены. И мы это поняли очень быстро. Очень пусто и грустно сейчас без папы. А теперь я иногда вижу себя в автомобильное зеркало, ну не себя целиком, а глаза, лоб, скулы — тот кусочек, что там помещается, и пугаюсь — так я похож на папу. Просто одно лицо. И походка у меня такая же чуть косолапая, и к детям я придираюсь, и злюсь на них так же, и мясо так же готовлю в духовке — в общем, как-то незаметно все качества папы, даже те, что меня раздражали когда-то, отпечатались во мне.
Протоиерей Николай Важнов, настоятель храма Святителя Николая в Кленниках, духовник священнослужителей города Москвы, о своих родителях
Я больше молюсь родителям, чем за родителей. Мне очень много дано от них, много с меня и спросится. Я родился в глубоко верующей семье, поэтому православие буквально впитал с молоком матери. Мой папа по профессии был столяр, работал на деревообрабатывающем комбинате.
Мы жили в Тверской области, и его часто просили о помощи люди из нашей или соседней деревни: сделать стул, кровать или что-то еще; для храмов сделал много киотов (рамы для икон). Он никогда ни с одного человека не взял денег — все делал бесплатно. Не было никакой коммерции.
Он даже обижался, если ему предлагали деньги, говорил, что если ему еще раз предложат, то делать больше ничего не будет. Его бескорыстность очень запомнилась, и для меня это осталось личным примером на всю жизнь. Отец до последнего делал много добра.
Ольга Павловна и Анатолий Егорович, родители протоиерея Николая Важнова Мама всегда была на моей стороне, даже если я что-то неправильно делал. Она стала мне самым близким другом, я полностью ей доверял. Как-то я случайно узнал, что она всю Псалтирь, все 150 псалмов, знала наизусть.
Было даже страшновато вместе с ней молиться, потому что, если я где-то не так делал ударение, она меня всегда безошибочно поправляла. При этом сразу могла сказать, в каком именно месте была допущена ошибка, вплоть до строчки. Конечно, это дар Божий. У мамы тяжелая жизнь была, но с молитвой она всегда была очень сдержанна, всегда внутренне спокойна.
Это был самый настоящий подвиг непрестанной молитвы. Мама личным примером передала любовь к ней и показала: «В жизни у тебя не будет все гладко. Будут разные трудности и потрясения, неудачи — это нормально. Если у тебя внутри будет молитва, то Бог поможет тебе переносить все легко и спокойно».
Актер Иван Волков о своем отце, актере Николае Николаевиче Волкове
Удивительно, но с папой было интересно не только говорить, но и молчать. С ним один из самых ценных и запоминающихся моментов — это тишина, периоды совместного молчания. Пара-тройка фраз, короткая усмешка, уход в себя и увлекательнейший мыслительный процесс. Это располагало думать о чем-то. Размышлять. Наблюдать его, думающего — это было всегда заразительно, «вкусно».
Большая чашка кофе, старая вязаная папина кофта, насмешливый взгляд из-под бровей. А потом, может быть, короткое и очень весомое слово, которое запускало новый ход мыслей.
Николай Николаевич, отец Ивана Волкова
Православный писатель и регент Екатерина Ткаченко, сестра покойного протоиерея Федора Соколова, о своих родителях Родителей я помню все время целующимися, даже несмотря на возраст. Они очень любили друг друга и до конца сумели сохранить это трепетное отношение.
Мне всегда было невдомек: ну ладно, молодые целуются, но вот почему целуются старики? Раньше этого понять не могла. И что самое главное — я никогда не видела их ссорящимися. Если родители и выясняли отношения, то никогда не делали это при детях. Образец любви у нас всегда был перед глазами.
Я четко помню, что мама почти каждый вечер читала Евангелие, и всегда объясняла его детям. Сказки мы читали сами себе, а вот Евангелие читала мама перед сном после того, как мы молились. Она никогда не читала его просто так — всегда все объясняла. С этим связано и самое яркое воспоминание о маме из детства: я лежу в кровати, болею. Видимо, у меня была температура.
Мама начала читать отрывок из Евангелия про исцеление расслабленного (больного человека), которого не могли пронести в дом, где проповедовал Христос. Из-за большого количества людей пришлось разобрать крышу и спустить больного вниз прямо ко Спасителю, и Он его исцелил. Я стала внимательно разглядывать свою железную кровать.
Мама поймала мой взгляд и поняла, что я сосредоточилась на слове «постель». Она говорит: «Ты что, думаешь, что у него была такая же постель?» Я говорю: «Ну да. Только как могла через крышу пройти такая кровать?» В моем детском понимании других кроватей не существовало.
Все рассмеялись, и мама мне объяснила, что во времена Христа кровати были совсем другие и были похожи на матрац, коврик или подстилку, которую легко свернуть. Когда Господь сказал больному «Возьми свою постель и иди», я не могла себе представить, как же он ее понесет, ведь она такая большая и тяжелая!
Владимир и Наталия после венчания.
Фотография из книги Наталии Соколовой «Под кровом Всевышнего» Папа мой был священником. Он любил с нами петь, если у него выдавался свободный вечер. Мы всегда с ним пели вечерние молитвы, «Взбранной Воеводе» и другие. Благодаря ему мы знали не только слова молитвы, но еще и редкие напевы. У папы был очень красивый голос, который выделялся своим тембром.
Как-то я стояла на службе возле храма Адриана и Наталии, где он служил, это была всенощная на праздник Благовещения. Пришлось стоять на улице под окном, так как храм был переполнен. И мы стоим под окном, слушаем службу, а рядом со мной стоит уполномоченный по делам религии, который очень хорошо относился к папе.
Он говорит мне: «Слышишь, как твой папка поет? Во голос!» Уполномоченный стоял и млел от восторга вместе со мной. Я на всю жизнь запомнила эту службу. «Никогда не рассказывайте анекдоты, особенно про политиков» — папино правило. Его отец погиб в ссылке, родной брат расстрелян, а сам он прошел сталинское время только благодаря Божьей милости. Поэтому если мы слышали анекдоты, то старались при папе их не пересказывать. Он был требовательным и одновременно добрым человеком, который очень о нас переживал.
Поэт и писатель Александр Тимофеевский о своей тете, художнице и поэтессе Екатерине Тимофеевской
Очень необычное воспоминание о моей тете — это ее похороны. Я всегда думал, что самый любимый ее племянник. И так все время ощущал себя, а я ее помню с 4 лет. Всю жизнь она была моей наставницей. И вот ее не стало — она ушла. Поминки. Встает одна женщина: «Я была самой любимой у Екатерины Павловны».
Встает другой человек: «А ведь я был ее любимцем!» Встает третий и говорит то же самое. А я думаю, что же мне говорить? И вот тогда я впервые понял, что значит тремя хлебами накормить многих. Тремя хлебами она кормила всех. Для моей тети любовь к Богу было явлением необычайно целомудренным.
Любовь может быть безграничной, сильной, глубокой, но при этом совершенно нет желания никому о ней говорить. Это дело интимное — вот так было и у нее. Ее жизнь и поведение можно было сравнить со священническими, такое исходило от нее тепло и забота. На мой взгляд моя тетя — замечательный поэт, стихи ее очень современны. Кстати, их публиковали в «Фоме».
Она была художник-монументалист, а потом, когда потеряла зрение, перешла уже исключительно на стихи. Представляете себе: мне 4 года — и картины художника-монументалиста кажутся откровенно огромными. Это было просто невероятно!
Екатерина Павловна, тетя Александра Тимофеевского
Она была эрудитом.
Молодыми мы часто собирались за столом и обсуждали важнейшие, как нам казалось, вопросы современности, спорили, говорили о них. А тетя просто мыла посуду, подавала еду, хотя была на порядок образованнее и умнее нас всех. Нам бы ее послушать…
Источник: http://slovobozhie.com/2016/11/dorogie-vospominaniya-o-teh-kogo-net-ryadom.html
Фигурные стихи
ТРЕУГОЛЬНИК
Самолёт летит по небу,
Треугольное крыло,
На моём велосипеде,
Треугольное седло,
Есть такой предмет – угольник,
И всё это – ТРЕУГОЛЬНИК.
Тут мама три спички
На стол положила.
И мне треугольник.
Из спичек сложила.
А в это время я чертил.
И наблюдал за мамою,
Я три прямых соединил.
И сделал то же самое
КВАДРАТ
Пришёл из школы старший брат,
Из спичек выложил квадрат.
Дала мне мама шоколад,
Я дольку отломил – квадрат.
И стол – квадрат, и стул – квадрат,
И на стене плакат – квадрат,
Доска, где шахматы стоят,
И клетка каждая – квадрат,
Стоят там кони и слоны,
Фигуры боевые.
КВАДРАТ – четыре стороны,
Все стороны его равны,
И все углы прямые.
Окружность и круг
Мы живём с братишкой дружно,
Нам так весело вдвоём,
Мы на лист поставим кружку,
Обведём карандашом.
Получилось то, что нужно –
Называется ОКРУЖНОСТЬ.
Мой брат по рисованию
Себя считает матером,
Всё, что внутри окружности,
Закрасил он фломастером.
Вот вам красный круг, кружок,
По краю синий ободок.
КРУГ – тарелка, колесо,
ОКРУЖНОСТЬ – обруч, поясок.
ОКРУЖНОСТЬ – очертанье КРУГА.
Я смотрю на наш листок,
Стал искать у круга угол,
Но найти его не смог.
Брат смеётся – вот дела!
Да у круга нет угла,
У тарелки и монеты
Не найдёшь углов, их нету.
ТРАПЕЦИЯ
ТРАПЕЦИЯ, ТРАПЕЦИЯ
Фигура есть такая,
А я её не знаю.
Ты где живёшь, трапеция,
В Америке, в Китае?
Может, за трапецией
Поехать надо в Грецию?
Мама говорит: “Не надо,
Трапеция с тобою рядом.
Развею я твою тоску,
Ты подожди минутку”, –
И на гладильную доску
Укладывает юбку,
По ней проводит утюжком,
Чтоб не топорщилась мешком:
– Вот тебе ТРАПЕЦИЯ,
Не стоит ехать в Грецию.
ОВАЛ
А как нарисовать овал?
На помощь брата я позвал.
Брат взял фломастер и искусно
Мне овал нарисовал:
Ты слегка окружность сплюсни,
Получается ОВАЛ.
Сколько раз его видал,
В ванной зеркало – овал!
Овал и блюдо, и яйцо.
Мама говорит:Лицо
У тебя овальное.
Пусть будет овальное,
Лишь бы не печальное.
Мы рассмеялись и в овале
Рожицу нарисовали.
Овал – окружность удлинённая
И рожица в ней удивлённая.
КУБ
Принёс нам ящик почтальон –
Посылка мне и брату.
Ящик – КУБ, в нём шесть сторон,
Все стороны – квадраты.
А что лежит в посылке?
Там стружки и опилки,
Конфеты и баранки,
Ещё с вареньем банки.
ЦИЛИНДР
“Цилиндр – что такое?” – спросил я у папы.
Отец рассмеялся: Цилиндр – это шляпа.
Чтобы иметь представление верное,
Цилиндр, скажем так, это банка консервная.
Труба парохода – цилиндр,
Труба на нашей крыше – тоже,
Все трубы на цилиндр похожи.
А я привёл пример такой –
Калейдоскоп любимый мой,
Глаз от него не оторвёшь,
И тоже на цилиндр похож.
КОНУС
Сказала мама: А сейчас
Про конус будет мой рассказ.
В высокой шапке звездочёт
Считает звёзды круглый год.
КОНУС – шляпа звездочёта.
Вот какой он. Понял? То-то.
Мама у стола стояла,
В бутылки масло разливала.
– Где воронка? Нет воронки.
Поищи. Не стой в сторонке.
– Мама, с места я не тронусь,
Расскажи ещё про конус.
– Воронка и есть в виде конуса лейка.
Ну-ка, найди мне её поскорей-ка.
Воронку я найти не смог,
Но мама сделала кулёк,
Картон вкруг пальца обкрутила
И ловко скрепкой закрепила.
Масло льётся, мама рада,
Конус вышел то, что надо.
ПИРАМИДА
Я видел картину. На этой картине
Стоит ПИРАМИДА в песчаной пустыне.
Всё в пирамиде необычайно,
Какая-то есть в ней загадка и тайна.
А Спасская башня на площади Красной
И детям, и взрослым знакома прекрасно.
Посмотришь на башню – обычная с виду,
А что на вершине у ней? Пирамида!
ШАР
Удар! Удар! Ещё удар!
Летит в ворота мячик – ШАР!
А это – шар арбузный
Зелёный, круглый, вкусный.
Вглядитесь лучше – шар каков!
Он сделан из одних кругов.
Разрежьте на круги арбуз
И их попробуйте на вкус.
Александр Тимофеевский, “Веселая геометрия для самых маленьких”, Омега, Москва, 2005 г.
См. также<\p>
Источник: https://www.u-mama.ru/read/obaby/development/1472.html
Читать онлайн “Сборник стихов” автора Тимофеевский Александр Павлович – RuLit – Страница 4
Красная заря на исходе дня. Тень от фонаря имени меня.
Имени кого? Кто такое я? Вещь ли, вещество, тварь ли, коия
стала на нестылый путь, чтобы долезть мирной, безболез — ненной, непостыдной…
«Побродячая сверхзадача и…»
Побродячая сверхзадача и сверхпечаль (или попросту грусть), неминучее, что замучило, заучило тебя наизусть.
Многоточие… вытри очи и, чтобы не было видимо слёз, всё раздай, основное и прочее, как поэт, уходящий в колхоз.
«Шел ночью дождь? Или не шло дождя…»
Шел ночью дождь? Или не шло дождя? А что ж тогда не шло, но топотало, рвалось, и рокотало, и роптало, и на стекло губами припадало безжалостно, нещадно, не щадя,
не различая, где светло-темно и где стекло, где неприкрытый ставень, расшатан, проржавел, богооставлен, над сиростью, над сыростью проталин. Да будет он прославлен заодно
с косым дождем, с кривыми облаками и с их курчавыми овечьими боками…
«Чуять, не носом, а кожицей щек…»
Чуять, не носом, а кожицей щек, тот подступающий запах гниенья листьев осенних, хотя еще щёлк летнего времени тяжкие звенья
не перещёлкал в полях на закат, в морях — на заход, в океанах — на запад, не прощелкал упоительный запах распада, сиречь возвращенья назад,
в райский, давно не ухоженный сад, полуогороженный палисадник, будущих листьев осенних рассадник, будущих щёкам чутким услад.
«И заспала стихи, как младенца…»
И заспала стихи, как младенца, как застиранное полотенце, как сухарик, растертый в труху. Значит, снова застрянет повозка в лабиринте из мёда и воска с накомарником наверху.
Эти ведьмовские зелья, неразорванные звенья, неразомкнутые кельи в бездвиженьи, бездвиженьи.
По-над плоскою землею, над поверхностью земною ненебесные орлы и неземные, неземные.
Там, где домик в три оконца, а над ним Сатурна кольца, там и Солнце холодает, западает, западает.
От сияющего куба, от бревенчатого сруба если, ежели и кабы не сильны, но и не слабы.
И не немощны, не мощны, от мошны живеют мощи, всё, что можно, невозможно от Пшедмужа до Пшедможа[1].
Эти поиски, розыски, иски, этот узкий, неглинный, несклизкий язычок уходящей земли с маячком, что мигает вдали.
Раз-и-два, подвигайся, иди же, перемиг то повыше, поближе, то опять далеко-далеко, и достигнуть его нелегко.
Нелегко… Нелегка твоя доля быть травинкой с подводного поля, дужкой между очком и очком, перемигнутым светлячком.
Светлячок, маячок, огуречик, ручеек при впадении речек в непроглядно-зеленую тьму, но — да станет постижна уму.
Тимофеевский Александр Горы, лес и море
«Что вы все лапаете, шарите…»
I
Что вы все лапаете, шарите, Все ублажить хотите тело — Известно мне на нашем шарике Всего лишь три достойных дела: Смотреть на гор невероятие, Деревья или даль морскую, И есть еще одно занятие, Которого всю жизнь взыскую, — Ждать того самого мгновения, Когда я выпаду в осадок И вновь наступит вдохновения Эпилептический припадок.
II
вернуться
Przedmurze (пол.) — бастион, дословно предстенье (например, Польша всегда почитала себя «пшедмужем» христианства, нас, соответственно, считая теми, кто «за стеной»). Przedmorze (пол.) — предморье. Отмечу, что по-русски есть имя собственное Предморье (которого нет по-польски).
Источник: https://www.rulit.me/books/sbornik-stihov-read-249732-4.html
Александр Тимофеевский об Украине, Трампе и туризме: отрывок из «Книжки-подушки»
В «Сеансе» выходит «Книжка-подушка» — сборник эссе и дневниковых записей публициста и кинокритика Александра Тимофеевского, написанных между 2012 и 2016 годом. «Афиша Daily» выпускает несколько фрагментов из книги — о сиюминутном и вечном
Александр Тимофеевский
Журналист, критик. Эссе и статьи Тимофеевского публиковались в «Искусстве кино», «Сеансе», «Столице», «Коммерсанте», «Русском телеграфе», «Русской жизни», «Снобе», »Медузе», GQ, Playboy, Vogue и других изданиях.
© Александр Решетилов
Не хочу писать про Украину, надоел срач в комментах, концентрированный бульон злобы кипит и разливается со всех сторон. Зачем он мне? Но одну мысль запишу под замком, только для себя. Два года назад ее надо было озвучить. Сегодня двухлетний юбилей.
После того как 21 февраля 2014 года Янукович улетел в Харьков и стало понятно, что новой киевской власти ничто больше не помеха, победители должны были выйти на крыльцо и сказать: «Дорогой народ! Янукович морочил тебе голову, обещая отстоять русский язык, но не сделал этого. Он тебя обманул. Он принял половинчатый закон, который никому не нужен, а мы, европейская власть, дадим тебе закон настоящий — русский язык станет вторым государственным, полноценным и равноправным, как полноценны и равноправны все граждане Украины».
Скажи победители это, и ничего бы не было — ни Крымнаша, ни Донбасснаша. Одним заявлением, несколькими предложениями из-под них был бы выбит стул, и никакой хитрожопый Кремль его бы назад не задвинул.
Но сказано было прямо противоположное: отменили даже ту половинчатость, что приключилась с языком при Януковиче, — вместо того чтобы протянуть Востоку руку, ее демонстративно убрали за спину: мира не ждите! Агрессии, которая поползла из Москвы, зеленый свет дал Киев.
Почему так произошло? Потому, что свобода приходит нагая, бросая на сердце цветы, а не доводы рассудка, толпа ликует, и политики вместе с ней. А они должны еще и думать — пусть не в тот же день, пусть на следующий.
Но толпа, раздраженная такими думами, может родную власть с кашей съесть. Может съесть, а может и не съесть, это от съедаемых тоже зависит.
В любом случае политик должен — хоть иногда — идти наперекор своему Майдану, а не только семенить вслед за ним.
Умный политик не выпячивает, а скрывает торжество, не тычет в нос свое — это мешает сделать своим чужое.
Нельзя двигаться в одном направлении безудержно и безоглядно: два, три шага вперед, один обязательно назад, так надежнее. И главное — не надо «давить гадину».
Если речь о миллионах соотечественников, то задача эта прежде всего глупая: с проигравшими придется жить, а значит, договариваться. И чем скорее, тем лучше.
А самое лучшее — сразу уступить, чтобы никто не чувствовал себя побежденным. В стране не должно быть побежденных, тут источник всех будущих бед. Слабый правитель пестует свою силу, он мстит врагам и этим их множит, слабый правитель любит воинственный вид, сильный — широту и миролюбие: так править легче. Это азы, букварь, элементарные истины, начальная политическая школа.
10 ноября 2016 года
Я почти перестал писать о политике — даже показательные, исторические сдвиги вроде тех, что случились вчера, не вдохновляют. Короля играет свита, событие делает реакция на него, а тут со всех сторон тягостная неточность. И в Америке, и в Европе, и в России «наш круг» сотрясается от рыданий. Take it easy.
Победил реднек, вслух говорящий то, что они сообща надумали. Слушать тошно, кто бы спорил, но бывают трагедии помощнее. И в Америке, и в Европе, и в России полно ликующих, и это тоже take it easy, опять карикатура, но у нас она к тому же стыдная.
На престол в Золотой Орде воссел идейно близкий Тохтамыш и вообще родной человечек. Радостно, понимаю. От него, может, удастся получить ярлык на княжение в Крыму и отдать за это не слишком большой ясак. Дело, согласен.
Но зачем выставлять его наружу и на рожу — это что, повод для гордости? Так нынче выглядит вставание с колен? «С чьих колен встали?» — спросил один остроумец.
Подробности по теме
Александр Тимофеевский разговаривает с Борисом Акуниным
Александр Тимофеевский разговаривает с Борисом Акуниным
Приехал по делу в Рим на три дня, что вдвойне нелепо: единственное дело в Риме — сам Рим, но не на три дня и не летом, когда под адским солнцем бежишь на дурацкую встречу, а вокруг любимая бессмертная красота, но мимо, читатель, мимо, надо без теплового удара добраться до своей ничтожной цели. Поспешать медленно, festina lente, как учил император Август, не выходит. А зря — кто берет махом, кончает прахом. Впрочем, торопливость в ущерб осмысленности и называется туризмом.
Туризм, конечно, бывает разным. В Риме больше всего японцев, и они тут лучшие. Они рвутся к знаниям, они их ценят, но подвижность все губит. Поспешают не медленно, а немедленно. Еще минуту назад молчаливая кучка внимала гиду, который, стоя у Четырех рек, приобщал слушателей к гению места: смотрим на скульптуру Бернини, потом на церковь Борромини.
Но вот гид объявил свободное время, и можно расслабиться, и оглядеться, и насладиться, это пьяцца Навона, но у кучки своя логика, она, ожив, задвигалась, закрутилась, защелкала айфонами, защебетала, распалась и рассыпалась, как цветы в калейдоскопе, картинно обсев все пространство — и фонтан, и лавочку напротив, и единственного на этой лавочке итальянца: старик с большим аристократическим носом и выдвинутой челюстью, укутанный в жару шарфом, пришел со всем своим скарбом; в прозрачной сумке на колесиках из полиэтилена покоились книжки, ботинки, кулек с едой и зонт, почему-то обмотанный проволокой, а на самом верху стоял допотопный магнитофон, издававший героические звуки Верди, и старик подпевал им беззубым, беззвучным ртом, и дирижировал, и важно замирал, и вновь размахивал руками, защищаясь от гула чужой неотступной жизни.
Источник: https://daily.afisha.ru/brain/5904-aleksandr-timofeevskiy-ob-ukraine-trampe-i-turizme-otryvok-iz-knizhki-podushki/
Что такое суп с котом
Александр Тимофеевский. Как холодильник стал будильником. — М.: Б.С.Г.—Пресс, 2015.
Александр Тимофеевский. Клоуниада. — М.: КомпасГид, 2015.
Александр Тимофеевский. Зоопарк. — М.: КомпасГид, 2016.
Александр Тимофеевский. Я енот. — М.: Альпина Паблишер, 2016.
Нелитературное воспоминание: однажды я вел очередную экскурсию, на этот раз в бельгийском Брюгге — жемчужине европейского туризма.
Один из экскурсантов то и дело обращался ко мне с вопросами, которые выдавали в нем человека с незаурядным умом, оригинально мыслящего, иронично-колючего, по-мальчишески озорного, безмерно обаятельного.
Мы познакомились, и я с удивлением обнаружил, что передо мной поэт, имя которого мне о многом говорило: Александр Тимофеевский.
Удивительный человек, не сдавшийся перипетиям трудной судьбы, он при каждой мимолетной встрече обрушивает на тебя волну едкой, но не злобной иронии, парадоксальные суждения и какую-то нерастраченную детскость мышления и поведения.
Поэтому я не удивляюсь его поэтическим успехам — как в поэзии взрослой, так и в стихах, которые относятся к его творчеству для детей. И это не случайно. Вот строфы из стихов для взрослого читателя:
О, как мы к женщине глухи,
Её себе считая ровней,
Мы посвящаем ей стихи,
Мы говорим: — ты помнишь, помнишь?
Мы говорим ей: — ты забыла
Тот пляж, тот сад и то авто.
А женщина не то любила
И помнила совсем не то.
Интересно, как вдруг похоже интерпретирует автор свое мировосприятие, с которым он повторяет эту мысль, этот поэтический прием, но уже в книжке стихов для детей:
Мы подбегаем к турьей горке,
От турьей горки мы в восторге…
И тур глядит из той горы.
О, как глаза его добры,
Он прямо в нас глядит из тьмы,
Но видит он не то, что мы.
Женщина «не то» любила и помнила, тур видит «не то», что видим мы… И это пример не случайного совпадения или механического перенесения приема. Это убежденность поэта в том, что окружающий нас мир не однозначен, что воспринимается он во всей своей полноте разносторонним взглядом. Об этом же ещё один пример из детских стихов:
В воде холодной, без пальто
Мы ищем то, не знаем что,
А рыба хитрая пила,
Хвостом вильнувши, уплыла,
И из морских глубин на нас
Глядят внимательных сто глаз.
Не только ты, взрослый или маленький читатель, видишь мир своим взглядом, но и мир всматривается в тебя, ты одновременно субъект и объект в такой формуле мировосприятия.
Эта способность понимать, чувствовать, видеть взгляд другого, обращенный на тебя, — одно из свойств поэтического мышления Александра Тимофеевского. Отсюда и нередкая для автора самоирония во взрослых стихах, способность видеть себя со стороны.
И если согласиться, что смысл поэзии в том, чтобы делать человека лучше, стихи Тимофеевского как нельзя точнее соответствуют этому представлению.
Чем особенно хороши детские стихи автора? Умением говорить с самым маленьким читателем на доступном ему языке, но не сюсюкая, не сдабривая стихотворную речь фальшивым заигрыванием с малолетним, а ведя с ним беседу — как с человеком, уже проявляющим личностные качества.
Книжка про Енота составлена из разнообразных стихов, дающих представление об этом симпатичном зверьке — читать ее интересно и взрослому «умнику», даже не замечаешь, как тебя вовлекают в этот рассказ о енотах. Стихи даны на прекрасно иллюстрированных Анной Горлач страницах, и по всему полю страниц разбросаны авторские комментарии к стихам.
Все говорят, что я парень-рубаха, вижу как кошка, слух как у Баха.
Перемещаюсь в кромешной тьме, и как разведчик себе на уме.
У Енотов такое, друзья, осязание, что мы обо всём узнаём заранее…
И комментарий на этой же страничке: «Ощупывая ловкими лапами всё вокруг, еноты получают важную информацию.
Интернет им не нужен!» В этом комментарии — весь Тимофеевский: и его ирония, и ненавязчивое наставление тому, кто сегодня рано оказывается в зависимости от интернета, сокращая до минимума реальное осязание жизни.
Только это сказано как бы мимолетом, без назидательного занудства — что и нужно в разговоре с маленьким читателем. Право слово, книжку «Я Енот» следует рекомендовать и взрослым, столько разнообразно интересного и подталкивающего мысль в живом направлении разбросано в стихах и комментариях.
При этом в конце книжки приведен список мультяшек, научно-популярных фильмов и книг о енотах, подсказывающих малышам и их родителям, что еще стоит почитать и посмотреть об этом обаятельном герое книги, зверьке, который превратился стараниями поэта в вашего друга.
Замечательные стихи из другой книжки «Как холодильник стал будильником» превращают привычные детские каляки-маляки в живые существа, действующие раздельно и посылающие в облаках приветы один другому. Или, скажем, привычно брошенное словосочетание «суп с котом» обретает реальное содержание:
Бывает суп с грибами,
Бывает с потрохами,
Бывает суп капустный
И с тыквой — очень вкусный.
Вчера мы ели суп с котом,
Я ел сперва, а кот потом.
Веселая улыбка, праздничное веселье и остроумие живут в этих книжках поэта. Его игровые сюжеты с неожиданными поворотами поэтической мысли будят живую мысль детей.
В ряду таких стихов и строфы о Крокодиле Гене и Чебурашке, ничуть не уступающие знаменитой песенке на стихи Тимофеевского про день рожденья. Забавно, как Крокодил Гена рассказывает про ловлю рыбы с Чебурашкой.
Сам-то Гена не удит, а лежит и переживает за друга, ибо представляет плывущих под водой рыб, а у Чебурашки нет улова. Гена пытается указать другу на его ошибку:
Я Чебурашке говорю:
– Ты позабыл надеть на крю…
А он: — Во время лова
Не говори ни слова.
Так повторяется несколько раз, а Гена представляет себе, что мимо проплывают все новые рыбы разных пород, и расстраивается. Вот друзья возвращаются с неудачного лова, и Гена в сердцах бросает:
И не сдержавшись крикнул я:
— Ты насадить забыл червя!
А он в ответ: — Спасибо!
Ты что ж мне раньше не сказал,
Ты что же целый день молчал,
Весь день молчал, как рыба?
Забавно, весело, остроумно. Но мир, действительно, не столь однозначен, порой он оборачивается не лучшей своей стороной. И если говорить о взрослых стихах Александра Тимофеевского, то иной раз и выхода из несовершенства этого мира не видно. Печальный опыт, печальное знание, пережитое подсказывают автору тяжелые слова:
Что за беда у них? Спроси их.
А в песне той разгул и стон,
Как будто пьяная Россия
Вместилась вся в один вагон.
Как будто их судьбой суровой
Сдавило всех, скрутило в жгут,
Как будто в бочке омулёвой
Сейчас все вместе поплывут.
Но не уйти от жуткой тени.
Она ползёт, сгустился мрак.
И только не смолкает пенье,
Гимн безграничного терпенья —
И было так… И будет так.
Но детский мир пока еще устроен иначе. Он добрей и мудрей.
В нем даже страх гибельного противостояния разрешается невозможностью этого противостояния, а потому превращается в неопасную и даже веселую игру: слон и кит угрожают друг другу смертельной расправой, для чего кит предлагает сразиться в воде, а слон на суше. Но их взаимные угрозы могут только рассмешить малыша — потому что мир устроен разумно:
Ко мне! — кричит кит из волны.
А слон трубит: — Сюда!..
Надеюсь я, у них войны
Не будет никогда!
И хорошо придумал бог,
Чтобы не быть беде:
Кит на земле дышать не мог,
А слон не мог в воде.
Поэт творит этот уютный и добрый мир, приглашая маленького читателя на прогулку по своему «Зоопарку», так называется еще одна книжка автора. В ней звери предстают забавными существами, обретающими — или стремящимися обрести — человеческие характеры.
Обезьяна с очень умными глазами, медведь, который размышляет о носороге — сколько у того рогов, пингвин в белой манишке и черном фраке — важный посол звериного царства, которому следует подать машину, чтобы доставить его на прием, черепаха в своей «защитной спецодежде», которая должна открыть личико, — вот уж совсем неожиданно! — как Гюльчатай…
Тимофеевский предается этой игре с видимым удовольствием, которое не может не заразить малышей. Поэт виртуозно играет словами, а дети своим обостренным слухом должны воспринять музыкальную ноту, звуковую игру слова, при этом радуясь льву, который отказывается от хищных соблазнов:
Лев зевает, лев зевает,
Очень долго: зе-вву-ва…
Восхищенье вызывает
Зев зевающего льва.
Лев поел, попил водицы
И зевнул в сторонку, чтоб
Невзначай не соблазниться
Видом зебр и антилоп.
А неугомонный автор зовет дальше, в мир разнообразных приключений в книжке, которая называется «Клоуниада». Клоуниада — это страна, в которую забрел автор вместе с нами, страна, где действуют свои законы и правила, где множество приключений являются поводом для рождения стихов.
Взрослые стихотворения Александра Тимофеевского часто исполнены грусти и печали, объяснимыми всеми сложностями нашей взрослой жизни:
Всё мигом утекло, Не удержал в ладони. Уперся лбом в стекло В троллейбусном вагоне. Ну, что там, жизнь, покажь, Ведь очень интересно! А за окном пейзаж, В котором нет мне места.
Зато Александру Павловичу Тимофеевскому есть место в его детских стихах. Он дарит малышам, их мамам, папам, бабушкам и дедушкам поистине самобытный взгляд на другую, только открывающую этот мир, жизнь. Жизнь, где царят добро и свет!
Источник: http://magazines.russ.ru/druzhba/2016/7/chto-takoe-sup-s-kotom.html
Папмамбук
«Веселая геометрия» состоит из двух частей.
Первая часть книжечки помогает ребенку овладеть пространственными представлениями, вторая знакомит с названиями геометрических форм.
Психологи и опытные педагоги в качестве подготовки к школе советуют родителям развивать в детях способность к пространственной ориентации. С чем, в первую очередь, столкнется первоклассник? «Дети, откройте тетрадь (альбом), найдите вторую клеточку сверху в верхнем левом углу, отступите три клеточки вниз…».
В основе способности к пространственной ориентации лежит так называемая крупная моторика, или то, что в быту мы называем подвижностью и ловкостью. Но умения хорошо бегать, прыгать, лазать недостаточно для хорошей ориентации «на плоскости» – на альбомном листе, в тетради.
Такая ориентация требует развития «мелких» движений руки и глаза. Причем эти движения очень часто должны сопрягаться с умением действовать по словесной инструкции, слышать и «реализовывать» вот эти самые задаваемые учителем направления – «две клеточки вправо, три клеточки вниз».
А для этого нужно, чтобы ребенок к моменту поступления в школу освоил эти представления и на речевом уровне.
У ребенка, которому читают, это происходит само собой. Тем не менее не вредно уточнить эти представления перед школой, а еще научить будущего первоклассника выстраивать пары «пространственных» слов, противоположных по значению. Такие пары кроме всего прочего открывают новые возможности для освоения логического мышления, мышления оппозициями.
Александр Тимофеевский именно так и строит стихотворения первой части книги: каждое пространственное понятие дается у него в паре с противоположным по значению словом:
Высокий дом многоэтажный –Как великан, большой и важный.Приземистый и низкий домик
В сравненьи с великаном – гномик.
Или:
…У баобаба толстый ствол.Я вам в пример его привел,Чтоб с тонким тополем сравнить:
Они ведь как канат и нить.
К тому же эти противопоставления «предъявляются» ребенку с опорой на образы: высокий и низкий – как великан и гномик; толстый и тонкий – как баобаб и тополь. Пожалуй, так действительно «веселее» запоминать.
Во второй части книжечки ребенок знакомится с названиями геометрических форм – плоских и объемных. Но здесь формы не просто называются. Каждое стихотворение – своеобразное описание «опыта», в ходе которого можно создать геометрическую фигуру или геометрическое тело:
Передо мной бумаги лист,До чего ж он бел и чист.Фломастером ткнешь посредине листочка –
И на листе получается точка.
Или:
Пусть точек будет очень много,Я через них веду дорогу.Соединяя точку с точкой,Я начертил дорожку-строчку.Дорожка, изгибаясь, вьется,
Дорожка линией зовется.
Что может быть ценнее для занятий с ребенком, чем такая «деятельностная» подсказка – четкое описание действий, которые можно повторить?
Казалось бы, банальная вещь – ножницы. Мы прекрасно знаем, для чего их используют. Но оказывается, это еще и прекрасное пособие для освоения представлений об углах – острых и тупых. А ведь это такое хорошее задание для ребенка: «Найди вокруг себя геометрически фигуры!»
Вообще стихотворение об углах замечательно именно с точки зрения точных наглядных объяснений и возможностей экспериментировать с предметами.
Художник Леонид Шмельков тоже внес свой вклад в рифмованную геометрию для малышей.
Уж не знаю, насколько правильно это ощущение, но Леонид Шмельков сделал эту книжку «играючи» – без всякого перегруза, настырности и избыточности.
Все рисунки точно соответствуют тексту, не отвлекают от него и, что для такой книжки крайне важно, не противоречат ему, а кое-где подсказывают дополнительные идеи для экспериментирования с геометрическими формами.
Думаю, не только родители, но и педагоги с удовольствием включат в свои занятия стихи из «геометрии по Тимофеевскому», причем – без всякого ущерба для престижа официального образовательного учреждения. Ну и что, что она веселая? Веселиться можно по-разному, в том числе и с пользой.
Марина Аромштам
Источник: http://www.papmambook.ru/articles/781/
Автор “Песенки Крокодила Гены” рассказал “РГ”, как его преследовал КГБ
Имя поэта Александра Тимофеевского вряд ли скажет что-либо широкому читателю. Между тем один из его стихов знают наизусть чуть ли не все россияне и жители стран СНГ.
Это “Песенка Крокодилы Гены”. Впрочем, даже это произведение стало известным в отрыве от автора. Более сорока лет Александр Павлович был под запретом и писал в стол. Корреспондент “РГ” пообщался с поэтом, который побывал недавно в Казани на Хлебниковском фестивале и узнал о его удивительной судьбе.
В 60-70-е годы поэтического бума вы не печатались, первая книга стихов была издана только в 90-е, когда интерес к поэзии угас. Широкий читатель с вами по-прежнему незнаком. Испытываете ли в связи с этим чувство обиды на судьбу?
Александр Тимофеевский: Разумеется, нельзя сказать, что это меня сильно радует. Но, с другой стороны, раз вы говорите, что интерес к поэзии угас, то это касается не только меня, а Пушкина, Хлебникова и Маяковского. Молодежь не читает хороших советских поэтов, не знает Тарковского, Кедрина.
Что уж говорить обо мне. Вообще проблема потери интереса к поэзии требует отдельного серьезного разговора, а не короткого интервью. Но, с другой стороны, есть интерес, нет интереса – поэт все равно пишет. В наше время очень много хороших поэтов.
А что касается меня, то мне помогает способность смотреть на самые печальные вещи с улыбкой.
Вчера на Волгу съездил в Конаково, Чтоб встретить там со спиннингом рассвет, И карася поймал там вот такого –
Карась в России больше, чем поэт!
На мой взгляд, “Песенка Крокодила Гены” довольно грустная. А вы сами как ее воспринимаете? И почему, на ваш взгляд, эта песня вдруг выстрелила, стала хитом?
Александр Тимофеевский: Я не хотел написать грустную песню. Мне, наоборот, хотелось написать веселую, но критики не раз отмечали, что минорные ноты характерны для моей поэзии. На вопрос, почему она стала хитом, ответить не могу. Я считаю, что удача песни в первую очередь зависит от композитора.
Что привело вас в мультипликацию?
Александр Тимофеевский: Безденежье, безработица и восхищение фильмами режиссера-мультипликатора Бориса Дёжкина. Они поразительные по своему ритму и тем близки поэзии. Еще меня привлек мир людей, работающих в мультипликации, милых, славных, добрых, до старости лет играющих в куклы.
Когда вы начали писать стихи?
Александр Тимофеевский: Сочинять я начал рано, лет в пять. Тетушка записывала стихи в синенькую тетрадочку. Я жил тогда с бабушками и тетей в прекрасном городе Изюме под Харьковом. Там была гора Кремянец, вся увитая лиловым чабрецом, нежная дубрава, мельница, великолепный базар и конская ярмарка.
Мне повезло – Украина меня обласкала. Велимир Хлебников писал: “Я взращен лучшими зорями России”. А я, наверное, лучшими зорями Украины. Хотя родился в Москве, но детство провел на Украине. Повзрослев, спрашивал у тети, когда я писал лучше, в детстве или сейчас? Конечно, в детстве, неизменно отвечала тетка.
Между прочим, тетя Екатерина Павловна Тимофеевская сама была прекрасной поэтессой, по образованию она художница. Работала как художник-монументалист, а про свои стихи, которые начала писать, когда испортилось зрение, говорила: “Какой поэт? Поэтом я буду в следующем воплощении”.
А тетрадочка та с моими детскими стихами пропала во время войны.
Ребенком вы жили в блокадном Ленинграде. У вас от этого времени остались тяжелые воспоминания или детское восприятие смягчило их?
Александр Тимофеевский: Меня окружали добрые, веселые и, главное, замечательно мужественные люди. Как ни странно, будучи ребенком, я это чувствовал, восхищался и гордился этими людьми.
Почему ваши стихи оказались под запретом?
Александр Тимофеевский: На это было много причин, а главной стало то, что я попал в рукописный журнал “Синтаксис” Александра Гинзбурга – известного правозащитника, яростного диссидента, держателя фонда Солженицына, но, как оказалось, еще и великолепного знатока поэзии. В то время по Москве ходило много стихов в рукописях.
Хорошие они были или плохие, но девушки переписывали их себе в тетрадки. И вот среди всего этого, представьте себе, он безошибочно выбрал для своего самиздатовского журнала стихи никому не известных тогда поэтов: Иосифа Бродского, Юнны Мориц, Беллы Ахмадуллиной, Генриха Сапгира, Игоря Холина, Еремина, Уфлянда, Рейна….
Ну и я затесался в такую хорошую компанию…
Ваше стихотворение “На смерть Фадеева” было помещено в “Синтаксисе”?
Александр Тимофеевский: Нет, там были другие стихи, это стихотворение имеет свою историю. В эпоху “реабилитанса”, когда моя свояченица Майя Улановская вернулась из ГУЛАГа (в 18 лет она была приговорена к 25 годам лагерей), она рассказывала, что отбывала заключение вместе с Выриковой.
В романе “Молодая гвардия” Выриковой была отведена отрицательная роль предательницы. Позже выяснилось, что Фадеев ошибся. Но человек попал в лагерь, и часовые с вышки подстерегали ее, чтобы подстрелить. Мне было 24 года, когда я услышал этот рассказ, он очень меня впечатлил.
Тогда же стала ясна роль Фадеева в репрессиях среди членов Союза писателей. В результате я написал это стихотворение-листовку и решил сбрасывать его с хоров Ленинской библиотеки. Несколько машинисток печатали эти листовки. Но я заболел и с очень высокой температурой попал в Боткинскую больницу.
Пролежал там едва ли не четыре месяца, время ушло. Как говорится, дорого яичко к Христову дню. Но потом стих все же оказался в КГБ.
Да, это стихотворение сохранилось, но я знаю, что многие ваши стихи того времени пропали. Расскажите, как это произошло?
Александр Тимофеевский: Получилось так. Меня вызвали повесткой в КГБ, ну, думаю, со дня на день будет обыск, надо уничтожить компромат. Взял рукописи, вывалил их в ванну и стал жечь.
Пришла мама, увидела все это, закричала, что я с ума сошел! Я, конечно, не мог сказать, про КГБ, говорю, у меня творческий кризис, новый период наступил, решил все старое сжечь. Она – делай, что хочешь, но только не у меня дома, поезжай на дачу к родственникам жены.
А они недавно вернулись из ГУЛАГа. Если я туда поеду, не дай Бог, втяну их в эту историю. В конце концов сложил стихи в чемодан и выбросил на помойку. Потом оказалось, что чемодан этот все же попал куда следует. Стихи из чемодана мне предьявляли на допросах.
Поскольку там были не только мои, но переписанные мною стихи других поэтов, я в этих случаях говорил, что не знаю, кто автор. Свои – признавал.
Ничего по памяти не смогли восстановить?
Александр Тимофеевский: Понимаете, я прожил большую жизнь. Даже странно, сам поверить в это не могу. За это время стихи терялись, забывались во многих переездах и без помощи КГБ.
Как вы относитесь к тому, что многие испытывают ностальгию по прежним временам?
Александр Тимофеевский: Конечно, в прежней жизни у каждого было не только плохое, но и много хорошего. Но я не могу себе представить, как можно испытывать ностальгию по системе, при которой оказался возможен геноцид собственного народа. Высокими словами прикрывались чудовищные злодеяния, социальный эксперимент обернулся экономическим крахом страны. Уничтожены миллионы, высланы лучшие.
А самым страшным преступлением мы еще и гордились. Нам в школе говорили, что наша страна превратилась из аграрной в индустриальную. Но какой ценой это было достигнуто – в насильственной коллективизации, раскулачивании погибли миллионы крестьян! Сейчас многое мне тоже не нравится, особенно то, что творится в последнее время, и я думаю, что во многом это от того, что прошлое нас не отпускает.
В свое время вы работали на студии “Союзмультфильм”. Что сейчас происходит с анимацией?
Александр Тимофеевский: Со студией “Союзмультфильм” произошло то же, что и со всей страной. Раньше студия “Союзмультфильм” была налаженным заводом. При ней существовали курсы мультипликаторов, здесь работали лучшие режиссеры, они воспитывали смену.
Но это все сломалось, большая студия раскололась на сто частей, возникли маленькие студии. И среди них есть такие, где работают три-четыре человека. Но российская анимация жива. Студия Pilot Татарского выпускает замечательный цикл сказок народов России “Гора самоцветов”. Есть очень хорошая студия “Шар”.
У нас много талантливых режиссеров, художников, аниматоров, которые ежегодно делают очень интересное анимационное кино, но совершенно не налажен прокат мультфильмов. Новые работы можно увидеть два раза в году на фестивалях. Лучшие мультфильмы показывают еще в Доме кино. Вот и все.
Их могут увидеть профессионалы, а до широкой публики они практически не доходят.
Расскажите о ваших последних произведениях.
Александр Тимофеевский: Это книги “Ответ римского друга” и “Краш-тест”. В них, как и в других произведениях, вся моя жизнь. Особенно важен для меня сборник поэм “Краш-тест”. Открывает его “Маленькая поэма без названия”.
Она о столкновении мастера, творца, какого бы ранга он ни был, со временем, которое надо постоянно молоть, с которым непрерывно воюешь. Проблемы метафизики меня интересовали еще и потому, что в каждый значимый момент время поворачивает свое лицо несколько другим ракурсом.
И мы видим нечто иное, чего не видели вчера.
Поэма “Молитва” – об атеистах и полуатеистах 70-х годов, к которым я принадлежал. Мы хотели верить, но не знали, кому покаяться. Поэмой “Песни восточных славян” мне хотелось сказать о том, что конформизм при столкновении с тоталитарным государством в конечном счете приводит к личной трагедии. Он разбивает любовь и растлевает душу.
Поэма “Второе пришествие” – о цепной реакции. На мой взгляд, самое страшное, что случается, это цепная реакция, касается ли это ядерной физики, что может привести к атомному взрыву и, может быть, гибели всего человечества, или наших душ, когда мы не можем простить боль, причиненную нам кем-то, и лупим ближнего. И эта реакция опять же приводит к взрыву, к войне.
Источник: https://rg.ru/2013/04/30/reg-pfo/timofeevskiy.html
Загрузка...
